Максим, 41 - 22 ноября 2011 11:39

за Мишутку! Кабы не ты — не видать бы ему света белого.
Пашку привели в избу, переодели в сухое платье и уложили на печи. Приятная теплота охватила назябшееся тело девочки, и она стала забываться. Она не слышала слов горячей благодарности вернувшегося Сидора, не видала виноватых взглядов, какие кидал на нее Мишутка, не замечала забот тетки Марины, еще вчера отколотившей ее и выгнавшей, несмотря на темную ночь, на улицу; ничего не замечала бедная Пашка. Злой недуг, долго стороживший ее, настиг и захватил в свои цепкие лапы.
Всю ночь прометалась девочка в жару. Образы былого, пережитого окружили ее со всех сторон... То ей грезилась давно позабытая мать, трехлетним ребенком подкинувшая ее в овин, отчего ребятишки и дразнили ее «Пашка-овин», то бабка Акулина, призревшая ее, то толпа злых мальчишек, издевавшихся над ее сиротством и беспомощностью. Точно затравленный зверок, пряталась она от деревенской детворы, ни в ком не встречая ласки. «Подкидыш, Пашка-овин, Пашка-дура, пошла прочь!» — слышала она со всех сторон.
И привыкла девочка дальше уходить от людей, хорониться от них в лесу или в поле, в густой траве. Там она отдыхала душой, там плакала от незаслу¬женных обид. Темному лесу, быстрой речке, ветру буйному поверяла она свое горе; у них искала она утешения.
Пока была жива бабка Акулина, Пашка еще жила с грехом пополам, а как умерла старушка, и никто не захотел ее взять, пошла девочка мыкать горе по белу свету. Где день, где ночь; где сжалятся и на недельку оставят, накормят и кое-чем прикрыть тело дадут. Так и жила Пашка из года в год, и вот сравнялось ей тринадцать лет. Прекрасные глаза девочки от постоянной травли приобрели дикое выражение, и народ, падкий на разные прозвища, окрестил ее «Пашкой-дурой». И пошла с этим именем девочка скитаться по деревням.
Любовь к свободе овладела всем ее существом; она нигде не могла прожить долго. Поживет день, два, отдохнет, на третий выйдет на улицу, оглянется на все четыре стороны и пойдет туда, где ей приглянется.
— Ну, навязала я себе обузу на шею, - ворчала тетка Марина. — Вторую неделю валяется, тоже за ней ходить надо...
— Молчи! — грозно прикрикнул на жену Сидор, — Креста на тебе нету... Из-за кого она, голубушка, мается? Из-за нашего парнишки! Себя не пожалела, вытащила его. Э-э-х, сердца-то у тебя, знать, нет; ведь сиротинка она!
Сидор осторож¬но подходил к полатям, где лежала Пашка, и ласково звал ее, но девочка ничего не слышала. Ее исстрадавшееся тело было еще здесь, а душа летала далеко...
— Болезная ты моя! — приговаривал Сидор, стараясь смягчить свой грубый голос. — Худо тебе?
В ответ ему слышался сухой кашель и стоны Пашки.
Мишутка словно переродился со времени своего падения в реку. Несмотря на все упрашивания товарищей выйти погулять, он целые дни сидел дома. О чем думал мальчик, никто не знал, только мать не раз подмечала, как он украдкой вытирал слезы.
— Слышь, жена! — обратился однажды к Марине Сидор. — Надо бы за батюшкой съездить, — не выжить Пашутке...
Мишутка вскрикнул и, закрыв лицо руками, выбежал из избы.
— Ишь, и ему жалко, — а ты ровно статуй каменный...
Марина отвернулась. Слова мужа задели ее. Вспомнила она, как таскала за волосы Пашутку, как выгнала ее...
В эту минуту девочка жалобно простонала, словно умоляя о помощи. Какая-то теплая волна охватила суровое сердце Марины, она кинулась к полатям, припала лицом к исхудалым рукам Пашки и зарыдала.
— Так-то ладней будет, — проговорил Сидор и вышел.
Немного времени спустя он уже уехал на погост за старым батюшкой, отцом Иваном.
Тем временем Марина с помощью баб обрядила девочку во все чистое. Бабы, в ожидании священника, перешептывались и с удивлением глядели на больную. Лицо девочки вдруг словно преобразилось: дикое выражение ее глаз сменилось каким-то мягким, светлым...
Приехал батюшка и, выслав всех из избы, стал напутствовать больную. Когда все вернулись в избу, он торопливо отер платком глаза и уехал.
В ночь Пашки не стало. Никто не видал, как она ушла от этого мира...
Сколотил Сидор из чистых сосновых досок домовище, бабы обрядили девочку, и на другой день печальная процессия потянулась к погосту. За гробом, который мужики несли на руках, шла вся деревня от мала до велика. Отпели Пашку, и мужики только взялись за гроб, чтобы нести его на кладбище, как вышел отец Иван и проникающим в душу голосом произнес:
— Братия! Нет больше той любви, кто за други своя положит душу свою...
И стал разбирать отец Иван всю жизнь умершей.
И открылись у всех глаза, ужаснулись люди, что могли быть так злы; громкие рыдания огласили церковь. Громче всех рыдал Мишутка. С какой бы радостью он вернул Пашку, как любил бы он ее, — никому бы не дал в обиду!
— Братья, — говорил отец Иван, — эта девочка, так много терпевшая в жизни, исполнила величайшую заповедь Господа нашего Иисуса Христа. Последуем и мы ее примеру! Возлюбим друг друга!
Он умолк, а в церкви долго еще раздавались рыдания.
С плачем понесли сосновый гробик на кладбище, с плачем опустили его в землю. Быстро вырос свежий песчаный холмик... Вольный ветер с полей, быть может, снесет с годами песок с могилы бедной Пашки и сравняет ее с землей, но в сердцах людей еще долго будет жить о ней память... Там подвиг ее короткой жизни оставил глубокий след.

• 
• 
•